«Помни о своих обетах, Эйна Гленавен, майор Дикой Охоты, рыцарь Двора Ансили».

Помни о своих обетах.
Это не послание, но намек, что то, что ей предстоит – серьезно и не терпит отлагательств и ошибок. Ошибок, которые не простят эмиссару Неблагого Двора. Не в этот раз.
Помни о своих обетах.
Первом, что отдает честь Матери Дану, из котла которой она черпает свою силу. Втором, что несет она в наказание за то, что обратилась к силам Хозяина Гнева, осквернив то, что было ей вручено самим покровителем друидов.
Помни об обетах.
Она помнит.
Но не понимает, как связаны ее обеты с предстоящим вечером.

Ботанический сад Нью Йорка. Изначально копирующий прекрасные сады Кью имени самой Британской Короны, он обрел самобытность довольно быстро, пожалуй, став одним из тех мест, в которые «ремесленницу природы» тянуло с невообразимой силой.
Она была здесь и раньше, но не переставала восхищаться тем, как прекрасно тут сплетены творения природы и деяния человека. И то убранство, что организовали для благотворительного вечера, устроенного кусочке лета посреди серой Нью Йоркской зимы, идеально гармонировало с окружением.

- Прекрасная работа, - срывается с ее губ в миг, когда она входит под сень одного из платанов, увитых тоненькими нитями мерцающих гирлянд, что будто последние ласточки уходящих праздников, напоминают всем о том, что «рождественское настроение» - это не то, что стоит прятать в пыльный чулан вместе с игрушками и украшениями
- Вы так считаете? По мне, так это насмешка над сутью вечера. Праздновать подобное – вам не кажется это низостью? – голос у плеча, он сочится едкой желчью, в которой нет ни капли убежденности. Лишь желание задеть, испортить атмосферу, выделиться.

Эйна поворачивает голову, наконец, позволив себе оторвать взгляд от фигурных переплетений стальных перекрытий, придающих месту незабываемый налет викторианской Англии. Позволяющий почувствовать себя хоть немного «дома», по ту сторону Атлантики. Она прикрывает глаза, глубоко вдыхая воздух, и чуть морщась от аромата духов, что вылила на себя ее собеседница, продолжающая кривить породистый «римский» нос, со скепсисом рассматривая публику, явившуюся на этот «пир во время чумы», как она тут же окрестила сегодняшнее собрание.

- Смотря, что вы подразумеваете под «празднованием», - наконец, легонько улыбается она, смотря не на собеседницу, но в сторону, разглядывая тех, кто явился сегодня на бал, - Тризна по павшим воинам – ритуал, прошедший сквозь века. Что сделать, коль новый век требует иных образов чествования погибших. Но воспоминания о тех, кто принес себя в жертву во имя высшей цели, ценны и тем, что о них помнят, как о первых ростках Надежды на жизнь в лучшем мире. Разве не с этими целями мы сегодня здесь? Помочь надежде расцвести? Показать, что нам не все равно?

«Тризна по погибшим». Можно ли назвать этот вечер таковым? Сидхе не знает. Но в чем-то она согласна с незнакомой собеседницей, быть может, собрать средства стоило с меньшей помпой. Впрочем, благотворительность на деле – лишь верхушка айсберга сегодняшнего собрания. Большинство гостей здесь совершенно не за этим. Но всем им придется раскошелиться, чтобы их собственные планы на этот вечер осуществились.

- Не все равно, - кажется, ее собеседница думает так же, но ей не терпится ткнуть в это носом всех, кого может зацепить ее острый язык, - думаете, они все здесь за этим? Помочь несчастным нелюдям где-то в Бахрейне или Йемене?
-Нелюдям, - шепотом повторяет Эйна, наконец, смеряя взглядом незнакомку.
- Нелюдям, существам, Bestia magicis, или как там их еще называют? Думаете, все дело в угнетаемых расах? Покажите мне хоть одного среди этой своры, кто действительно озабочен этим? Вот вы? Вам есть дело до этих существ на Багдаде и Тегеране?
- Разумеется…
«Ведь я одна из них, ya mungled fud».

- Неужели? – в ее голосе все тот же скепсис, к которому примешивается разочарование, - можно поинтересоваться, кто Вы?
- О, это не секрет, Bean òg, меня зовут Анна-Мария Хейс. Я представляю Неблагой Двор Британии на этом несомненно прекрасном и важном мероприятии.

Из всех дресс-кодов, коим пришлось следовать Эйне, Formal был, пожалуй, наиболее приемлемым. Все эти фраки и вычурные платья в пол. Она бы хотела оставить их в девятнадцатом веке. Впрочем, в месте, что столь явно отсылало к эпохе правления «бабушки Европы», пожалуй, это было бы уместно. Но фейри все равно радовалась возможности не брать богатые платья и дорогие украшения в прокате, и уж тем более не надевать все это, заставляющее ее ощущать себя не в своей тарелке. Балы при дворе Королевы Ансили, пожалуй, одна из тех вещей, которые она с радостью оставила позади, и не хотела бы возвращаться к ним вновь.

И потому, с радостью облачившись в «La Petite Robe Noire», дополнив его неброскими аксессуарами, фейри не чувствовала себя отступницей, бросившей тень на Корону. К тому же, судя по поведению многих – классические пиджаки для них были куда как менее удобны, нежели военная униформа. И Эйна их понимала, как никогда.

Оттого-то так забавно видеть ее старого знакомого Гарольда Хиггса, облаченным не в мундир спецслужб Соединенного Королевства. Его классический костюм, впрочем, достаточно ладно скроен, но, черт возьми, форма ему была куда как более к лицу.
— О, мисс Хейс, - от зоркого взгляда бывшего контрразведчика не утаится ничто. В конце концов, он был одним из первых, кто вычислил «нечеловеческую натуру» молодой девушки, казалось бы, не примечательной ничем, кроме яркого цвета волос.
«В Ваших глазах, мисс, опыт множества прожитых лет. И его никак не скроешь, - сказал он тогда, улыбаясь в пышные усы, - не бегают ли от Вас мужчины, что осознают груз годов на ваших плечах, мисс Хейс? Вам стоит поработать над взглядом…»

- А, майор, - Эйна совершенно не видит, с кем конкретно беседует ее старый друг, но его присутствие на этом приеме, очевидно, делает вечер куда как менее унылым, - Feasgar math.
Девушка проскальзывает меж общающимися компаниями, используя мужчину в сером, как ориентир, скользит взглядом по его наряду, дабы сделать короткий комплимент его внешнему виду, не забывая отметить, что ей по вкусу совершенно иное его облачение, улыбается в ответ на выраженную радость встречи, и было хочет поинтересоваться о его делах и семье, но ее прерывают.
— Мисс Хейс, позвольте представить вам моего хорошего друга. Герой войны, чья речь в ООН поразила даже самых чёрствых людей. Полковник Александр Грей.

Она встречала достаточно Александров Греев на своем веку. Все они своим именем цепляли ту ниточку в ее душе, что неизменно взывала к незаживающей ране в ее сердце. Однако с каждым разом воспринимать их становилось все проще и проще. И потому Эйна бесстрашно переводит взгляд на представленного гостя, чувствуя, как заготовленная дежурная улыбка становится все более и более ненатуральной, едва держась на губах.

- Полковник... Грей... – повторяет она за майором, будто во сне.  В ту же секунду музыка, парящая над их головами, создавая фон мероприятия, выдает особо визгливый пассаж, но для Эйны звуки этого мира гаснут, теряясь в вакууме, что окутывает ее.

- Алекс, позволь представить тебе. Это Эйна, мой прекрасный и несменный страж...
Она смотрит в темные глаза, пытаясь выискать в них хотя бы крупицу страха, и лишь потом переводит взгляд на светловолосого принца, который, как и всегда, горит одному ему ведомыми идеями и планами, готовый увлечь за собой всех, кто ему так или иначе приглянулся.
- Бывший страж... Ваше Высочество.
Это нисколько его не задевает, напротив, он улыбается еще шире.
- Да, конечно, бывший… Эйна сопровождала меня во многих моих путешествиях, но все же в итоге предпочла оставить меня ради жестокости, крови и варварства. Иногда я думаю, что наша поездка по восточным странам дурно на нее повлияла.
- Ваше Высочество, я все ещё здесь. Если желаете сплетничать подобно королевским фрейлинам, то спешу напомнить. Сплетня теряет свою ценность и может обернуться оскорблением чести воина и рыцаря, будучи произнесенной в его присутствии.
- Не будь так строга, моя огнегривая валькирия. Ты ведь присоединишься к нам...
- Боюсь, что вынуждена отказаться, мой принц. К тому же, вы нынче вовсе не одиноки и вам есть с кем разделить досуг. Если, конечно, ваш друг не будет продолжать бросаться под копыта чужих скакунов, - она смеряет взглядом незнакомого мага, отмечая его молодость и горделивую осанку, вполне под стать стоящему рядом младшему члену королевской семьи, - было приятно не затоптать Вас Сэр Алекс.

Как причудливо сплетает нити судьбы старуха Бельфа. Той, что ныне именует себя Анной, сначала кажется, что это лишь потомок, дитя из рода ее любимого, кому вместе с именем досталась и внешность, идентичная его погибшему прадеду. Но это не так. Ведь она видит в глазах Александра узнавание.
Это Саша. Ее Саша. Погибший в поисках того, что может сделать его бессмертным. Или же нет?
- Приятно познакомиться, полковник, - она моргает, пресекая зрительный контакт, давая себе секунду на раздумье, на то, чтобы прийти в себя. Чтобы сохранить лицо. Протягивает ему руку для рукопожатия, сохраняя на лице вежливую безмятежность, надеясь, что ее старый друг Хиггс не распознает смятения, что бушует внутри ее разума, внутри ее сердца.

Он даже не сменил имя.
"Александр. Алекс".
Будто в насмешку над ней, над теми, кто его знал и помнил. Будто издеваясь, словно говоря: "Я всегда был у вас под носом, всегда был где-то рядом".
"Саша"

Он жалуется, что подобное сокращение звучит странно для его уха, но ей все равно. Это то, что она принесла из холодной страны, что стоит на границе меж Европой и Азией. Страны снегов и варварства, что вплелись в их традиции и быт намертво, создав любопытный коктейль, поражающий многих. Поразивший и совсем юную фейри, прибывшую к царскому двору в качестве сопровождающей младшенького из Королевской семьи.
- Зато больше никто тебя не будет так звать, - она улыбается, опуская голову ему на плечо, нежно шепча, - Саша.

Его рука все так же тверда, как и раньше. Это прикосновение подобно наваждению. Только он так прикасался к ее руке. Только он умел сжимать ее ладонь так, что ей казалось, нет крепче опоры, нет прочнее стены, за которой она может укрыться от любых невзгод. Нет никого, кроме него. Ни доселе. Ни впредь.
- Анна-Мария Хейс. Можно просто мисс Хейс, - представляется она раньше, чем это за нее делает Хиггс, сжимая руку чуть крепче, чем то принято, сжимая, чтобы скрыть нервную дрожь в пальцах, - эмиссар Неблагого Двора Соединенного Королевства Великобритании.
Ее голос почти не выдает ее. Ни дрожью, ни искаженными нотами в мелодичном звучании британского акцента, с которым они трое говорят, отдавая дань своей родине. Она прекрасно научилась владеть им за сто лет их разлуки. Разлуки, во время которой она могла лишь скорбеть.

- Он все равно бы умер, Эйна. Люди недолговечны, ты знаешь, - слова утешения, звучат так неуместно, что ей хочется закричать, оттолкнуть, прогнать того, кто осмелился предложить ей унять ее скобь.
Люди недолговечны. Но...
- Я не видела его смерть!
- Это война, Эйна, - он говорит правду, но она слышит во всем этом ложь. Ложь и несоответствие.
- Он не должен был умереть. Не так. Он всегда... всегда предпочитал уходить на своих условиях.
Чувство бессилия оно накрывает с головой, вызывая дрожь в руках, дрожь в коленях, непозволительную, непростительную для воина Дикой Охоты, для стража. Для ученицы самого "слуги Нуады". И лишь поэтому голову поднимает то, что зовётся гордостью, стержнем народа Дану, что обращает скорбь и тоску в гнев,что разжигает в сердце пламя, сплавояющее разбитую душу воедино, наполняющее его черной смолой ненависти к тем, кто сотворил это.
- Я хочу сама убедиться.
- Там ничего не осталось, Эйна.
- Для тебя, может, да, но я найду. Найду хоть что-то. А потом найду тех, кто ответственен за это.
Некоторые долги можно оплатить лишь кровью.

Черная смола в ее сердце. Кипящая гневом и ненавистью, в годы Второй Мировой, она застыла камнем, навсегда отравив ее нутро. Камень на сердце, она чувствовала его каждую секунду столетия, которое жила с этой потерей. Он не позволял ей вдохнуть, не позволял жить дальше, не желал выходить, растворяться в новых чувствах, в которые фейри бросалась с головой, чувствуя, однако горечь предательства памяти своей единственной и главной любви. Он, казалось навечно обосновавшийся в ее душе, сейчас исчезает, возвращая лёгкость освобождения. Но это лишь секундная иллюзия. Ведь он не исчез, лишь расплавился в горниле гнева, что переполняет молодую Аэс Сидхе.

- Так Вы были одним из тех смельчаков, что ходатайствовали за равноправие иных рас? Странно, что я не заметила Вашего выступления. Это ведь было поистине историческим событием. В любом случае, это делает Вам честь, - нарочито удивленный тон, его достаточно, чтобы спрятать иронию, с которой она говорит о чести, - Вы герой войны? Позвольте поинтересоваться, какой?

«Какой из? Первой? Второй? Где ты скрывался, Саша, после того, как оставил меня? После того, как заставил нас всех поверить в свою смерть? После того, как подставил моего учителя и наставника?».

Она слушает о том, как он обрушил тьму на поле брани, но думает о тьме, что скрывала их от чужих глаз. Тенях, что поглощали их врагов много столетий назад. Тьме, у которой она просила охранить ее любимого. И которую она просила его вернуть, не веря, что он погиб.

- Я вернусь.
- Я знаю. Я не вижу твоей смерти, Саша. И все же, будь осторожен. Я так-то плохая прорицательница.
Она целует его на удачу. Целует, не понимая, не зная, что этот поцелуй будет у них последним. Последним и оттого, в ее памяти самым горьким.

Сейчас же ей хочется содрать память о нем со своих губ. Содрать вместе с кожей со всего своего тела.
«Я плохая прорицательница, Саша. Иначе бы увидела твое истинное лицо до того, как сблизиться с тобой»

Расшивала облака ненастьем.
Ты бродил по миру, пока в нём
Не осталось счастья.

- Историю пишут победители. И мы победили, - его прикосновение, оно теплом растекается по ее руке, но фейри чувствует лишь отвращение. Желание отереть ладонь, смыть эту тень, тень прошлого, что оседает у нее на коже, подобно праху.
«Да, Саша. Историю пишут победители. Чем же, в таком случае, обратилась наше прошлое в твоих глазах? Что написал ты на руинах нашей любви?»

- Это трагическая история, Эйна. Позволь мне запечатлеть ее в песне. Балладе сродни истории несчастной Дженни, что ждала своего милого с войны. Открой мне сердце. В конце концов он был и мне другом.
Но она лишь ожигает поэта взглядом, отстраняясь от него, как от чумного.
- Моя боль – только моя, - шепчет она, - и только время может исцелить мое горе.

Он прекрасно играет свою роль. Впору восхищаться, любуясь тем, как он держит себя среди людей, которые и не подозревают о его натуре, наверняка очарованные галантной наружность. Но она не верит его показной скромности. Джентльменскому благочестию, которому он обучился еще до Второй Мировой, «придворному этикету», в котором наставлял и фейри, что отчаянно не желала погружаться в тонкости дипломатии, отчаянно цепляясь за привычное и родное ей бытие солдата. Ее лучший учитель в этой игре.

Ее сердце обливается кровью и слезами. Слезами радости и горя одновременно, а душу терзает невыносимая двойственность, будто демоны рвут ее изнутри. Один, ликующий, что Саша, ее Саша, жив, и другой, обращающий радость в невыразимую печаль, ведь человек перед ней - не тот, кого она знала, и знала ли вообще?
Их глаза встречаются, и Эйну  от продолжения этой нелепой и неловкой беседы спасает лишь тонковатый голосок, возвещающий о начале официальной части.
- Прошу прощения, майор, - мягкая улыбка, посланная Гарольду Хиггсу, отчаянно сохраняющая все тот же дружелюбный флер, чтобы быть переданной Александру Грею, - полковник, было… приятно познакомиться с настоящим... героем своего времени.

Она неслышно растворяется в толпе. Уходит не в тень, но теряется в пестрой массе приглашенных гостей, чуть сильнее, чем стоило бы, сдавливая клатч и жалея, что не спрятала в подкладке никакого оружия.
- Было вновь приятно познакомиться, Алекс… - беззвучно двигаются ее губы, когда она срывает с ближайшего подноса бокал с шампанским и осушает его, почти не чувствуя вкуса.

- Мы приветствуем твое желание отомстить за любимого. Высокие чувства, Истинная Любовь - то, что одобряет Двор. Но даже любовь не оправдывает жестокости, с которой ты убивала врагов Короны. Она не оправдывает твоего поведения, недостойного рыцаря двора Ансили. Эйна Гленавен, с сего дня я, силой и властью своей накладываю на тебя гейс в наказание за твои проступки. С этого дня ты не можешь отнимать жизни врагов своих. Такова твоя кара за кровь, что ты пролила, осквернив высокое чувство любви и память и возлюбленном своей местью.
И она смиренно принимает наказание. Ведь это правда. Память ее любимого не заслуживает быть залитой черной кровью. Пусть эта кровь и была кровью его убийц. Его врагов. И все же она чувствует облегчение. И печаль оттого, что не сохранила ничего на память о Нем. Не сказала важных слов напоследок.

Говорят, что несчастье подобно поре первых и последних дождей: оно столь же холодно, безутешно, тяжело для человека и зверя. И однако в это именно время зарождаются цветы и плоды. Но сегодня ее маленький лес был вновь выжжен дотла.

Память. Высокие чувства.
Никогда прежде она не ощущала такой ярости. Такого гнева. Никогда прежде не чувствовала себя столь обманутой, оскорбленной, униженной. И ей бы бежать от всего этого прочь, но долг и честь. Они не позволяют ей сдвинуться с места. Заставляют улыбаться и мило беседовать с гостями, слушая их ничего не значащие речи, глядя сквозь их лица туда, где мелькает знакомый ей силуэт.

Все фейри знают, что бывает с теми, кто нарушает королевский гейс. Для Эйны же – это не просто слова и байки. Самый главный пример в ее глазах колесит ныне по континенту, пытаясь собрать себя из тех осколков, на которые его разбил нарушенный обет. Нарушенный в том числе из-за того, кто здесь и сейчас, живой и здравствующий, прогуливается меж гостей, изображая джентльмена, как и тогда, при дворе. Она помнит про обет, и лишь это, лишь это и сотни людей вокруг останавливает ее от того, что фейри называют "долгом чести", убеждает она себя. Но с каждой секундой, с каждым мгновением, что ее взгляд выхватывает его образ в толпе, голос разума звучит все тише и тише, уступая лишь одному желанию и чувству. Чувству, которому она не поддавалась уже несколько десятков лет.

Ненависть и злость. Как и тогда, в момент, когда высшим повелением Королевы, с ходатайства ее прежнего протеже, Грей вешается ей на шею в качестве самой важной цели.
Охранник, убереги от опасности, сопроводи. Будь рядом. Будь верной собачкой и красивой куклой. Исполняй все прихоти и не смей перечить желаниям. Молчи и наблюдай за тем, как твои мечты вновь погребаются под рутиной извечных гулянок и омерзительных собраний, половина из которых заканчивается оргией. Омерзительно. Унизительно для воина Дикой Охоты.

Она смотрит на свое отражение в фонтане, разглядывает это милое личико, которое ей подарила природа. Прекрасный страж. Вот, что им всем от нее нужно. И зазубренное лезвие само тянется к ее лицу, упираясь острым, изогнутым кончиком в верхний уголок лба. Один росчерк, и ее красота будет безнадежно испорчена и она вернётся к тому, что ей привычно и дорого. К рейдам и тренировкам. К простой жизни простого солдата. Один росчерк и она перестанет быть интересна принцам и их фаворитам.
- Можно поинтересоваться, что Вы задумали, леди Эйна? - она внутренне вздрагивает и сжимается от этого голоса, отнимая лезвие от своего лица, оставляя лишь тоненькую царапину над левой бровью, и привычным жестом убирает нож, оборачиваясь к магу.
- Просто задумалась, - произносит она, поднимая на него взгляд и чувствуя, как лоб расчерчивает тонкая ниточка крови, которую он аккуратно стирает пальцем.
- Шрамы нужно заслужить в бою. Какой толк от шрама, который будет просто гримом?

Пальцы погружаются в прохладную воду, ухо слышит лишь журчание проточной воды, что для нее затмевает даже шум празднества неподалеку.
"Ты и правда считаешь, что ты для меня просто кукла, украшение?"

Эйна прикрывает глаза, пока пальцы росчерком смазывают отражение в купели, как память о ее ноже, касающемся ее шеи, о теплых пальцах, оглаживающих ее плечи.
Ее приводит в этот укромный закуток «голос» растений, что сотнями разбросаны по оранжерее. Это ее царство, ее мир. Вокруг ее союзники, которых она сразу просит о помощи, когда ее взгляд перестает различать цель в толпе.

«Ты не можешь его убить», - она знает это, как и то, что правильнее было бы отступить. Исчезнуть. Никогда более не контактировать с ним и не встречаться. Нью Йорк достаточно большой, чтобы затеряться в нем. Но она знает. Знает и чувствует, что это не конец. Что прошлое так просто не отпустит ее. Что она не отпустит его, пока не получит ответа. Пока не узнает правду.

"Где ты Алекс?" - она чувствует испуг, исходящий от ее зелёных друзей. Будто флер тусклого аромата, становящийся все сильнее здесь. Где тени становятся гуще. Она идёт верным путем, она чувствует, что он близко, но все же не сдерживает слышного лишь ему шумного выдоха в миг, когда он затаскивает ее во мрак, сдавливая запястье таким знакомым для нее касанием.

"Ты меня преследуешь, маленькая Фея, охотишься на меня, как на одну из тех тварей в Шотландских лесах. Вот только я куда опаснее этих тварей", - читается в его взгляде. И Эйна в замешательстве дёргает рукой, пытаясь высвободиться.
Человек перед ней. Она не просто не знает его. Теперь он предстает бездной. Ночным чудовищем, сказки о которых давно утеряны современным людом. Тем, кто скрывается во тьме, что ему роднее матери.

«Отпусти», - скользит в голове ее мысль, отражаясь в глазах, в которых бушует весь спектр хаотичных, противоречивых эмоций, но губы складываются совсем в иную фразу.
- Мало кому удавалось поймать меня вот так, полковник, - она поднимает руку в кольце его пальцев, повыше, до уровня глаз, чтоб одобрительно добавить, - еще одна маленькая победа в Вашем, наверняка, длинном списке. Напомните, кстати, насколько он большой.
«Ближний Восток. Рассказывай это своим друзьям, что не имеют ни малейшего представления о том, кто ты такой».

- Две мировые, Корея, Вьетнам, Ближний Восток.
Странно, но ответ чуть успокаивает бурю, что терзает ее душу. Он был далеко. Скрылся на другой конец света, как только закончил свои игры с ней. От нее ли? Или в поисках того, что заботило его более всего в этой жизни?
Как она могла быть такой глупой. Как могла обманываться столько лет?

- Я думала ты погиб, - Эйна закрывает глаза. Смежает веки, отсекая образ, что стоит перед ней, пытаясь представить того юношу, что играл ее чувствами двадцать лет, а после выбросил, как ненужную вещь, оставив в неведении, оставив горевать о его смерти, что была лишь фарсом, - я думала тебя убили. Я… оплакивала тебя…
«Ты не представляешь, как я ненавижу тебя. Как ненавижу и презираю себя за свою глупость. Я должна была догадаться. Уж за сотню лет-то».

Она сжимает ладонь в кулак, будто сдавливает сердце, сильнее жмурит глаза, прежде чем выдохнуть.
- Целых сто лет…

Эта звуки вдалеке. Они раздражают, и одновременно кажутся спасением. Ведь она не хочет слышать ответа. Боится и не желает знать, каким он будет. Оправдания? Подтверждение ее слов? Быть может теперь, без лишних свидетелей, он сможет поглумиться над глупенькой феечкой, что повелась на его очарование и стала очередной пешкой в его игре?
- Это хорошо, что ты считала меня мертвым, - равнодушие бьет сильнее всего, и Эйна отшатывается, слишком резко вырываясь, освобождая руку и тут же прижимая ее к груди, - Это лучше, чем если бы ты считала меня монстром.

Она смотрит на него, словно видит в первый раз. Смотрит в равнодушно холодные глаза, сходные по цвету с обсидианом ее ножей. Пытается найти в его ледяном спокойствии хоть какую-то трещину, брешь, щель, в которую можно заглянуть, чтобы понять, действительно ему настолько наплевать? Но если так, то зачем? К чему всё это?
- Значит. Так мне теперь тебя называть? – сидхе вскидывает подбородок,  облачаясь холодом неприятия, как доспехом, - монстр? Хорошо. Пусть будет так.
«Вам идет, сэр Алекс. Идет, как никогда раньше».

Она сжимает зубы, очерчивая линию челюсти чуть более явно, сдерживая эмоции, что пробегают тенями по ее бледному лицу. Чуть прикусывает кончик языка, укладывая его на резцы, прежде чем задать самый главный вопрос:
- Зачем? Почему сейчас? Почему бы и дальше не притворяться?
«Что это? Желание посмеяться? Или что-то, что недоступно моему узкому разумению? Что ты хочешь от меня, Саша?».
- Или это и впрямь «досадная случайность», Алекс?

Отредактировано Anne-Marie Hayes (2020-06-06 17:19:08)

Wer will schon verstehen? Daher kommen alle MiЯverstдndnisse der Welt. ¹

В их укромном уголке тишина и спокойствие. И даже звуки банкета размываются, звуча так далеко,словно в другой реальности. Но Эйна знает. Это тени. Тьма, что подчиняется Александру. Она крадёт и звуки, и свет и радость. Она подавляет беспокойный шепот листвы ее «друзей», что окружают их вокруг, пожирает журчание воды в искусственном пруду, чье дно выложено белыми и черными камнями. Белыми, как кожа Эйны. Черными, как взгляд Александра.

И впервые за многое время Тьма не кажется ей безопасной. Впервые тени, что всегда были ее союзниками, мрак, которому она молилась о спасении души погибшего друга, пляшут на костях ее любви. Любви, стоящей перед ней, но все такой же мертвой в ее глазах. Мертвой не телом, но сутью. Тем, что было для нее дороже всего.
Они подчиняются монстру. Чудовищу с лицом ее любимого, что безразлично говорит ей о причинах и резонах. Но ей не становится от этого легче.

- Это не случайность, Эйна. Я устроил эту встречу нарочно, - уведомляет он так, будто это обычное событие. Словно их расставание было банальным разрывом. Словно не было тех лет, что он жил своей жизнью, отринув прошлое, а после вернувшись к нему по сиюминутной прихоти. Лишь потому, что обрел силу. Лишь потому, что может диктовать условия. Может приказывать. - Эйна, позволь мне всё объяснить.

Как смешно. Как нелепо. Просить, когда можешь приказать.
«Ведь ты можешь, Саша?»

- Значит это приглашение. Это веление Королевы. Эта важная встреча. Это все ты. Это с тобой мы… я должна теперь сотрудничать, - фейри делает еще один шаг назад. И вовремя, потому что он устремляется к ней. Порыв, чтобы что. Вновь схватить ее за руку? Вызвать смятение? Заставить подчиниться? Ведь теперь с ним считаются даже те, что стоят над ней. Что она, страж, эмиссар Двора, слуга Королевы может противопоставить ее новому союзнику. Может ли воспротивиться?

«Ты и правда считаешь, что ты для меня просто кукла, украшение?»

- Первое впечатление наиболее верное, - шепчет она, чувствуя, как ярость в ней угасает, оставляя лишь тлеющие угли, лишь пепел, парящий в воздухе, заставляющий ее глаза потускнеть и выцвести до состояния пыльной охры, - не стоило даже сомневаться. Все мы кому-то служим.

Политика Двора, желания Королевы превыше желаний одной единственной фейри. Верные слуги не имеют права на возражения. Доблестный рыцарь Двора, даже принимая отставку, продолжает подчиняться монарху.
«Но это жестоко. Жестоко даже для Двора Ансили».
Эйна перебирает в голове причины. Пытается понять, почему. Чем она не угодила монаршей семье, что с ней обошлись именно так, но не может вспомнить ничего путного.

«Или дело в Истинной Любви? Любви, не знающей преград, о которой поют придворные менестрели? В той самой любви, что, как и история, пишется лишь погодя, опуская то, что стоит опустить для красоты момента? В любви, которой и не существовало?»

Но что же? Что это было? Что она приняла за любовь?
И это. Лишь это заставляет ее замереть на месте, ожидая объяснений. Несомненно, очередной лжи. Недомолвок. Истории, что пишется победителями, к которым Александр себя и причисляет. И Эйна ждет. Ждет не оправданий, но дипломатических речей. Искусных пассажей, слова защиты, что разобьет обвинения в клочья, заставив ее вновь поверить.

Как и тогда.
Когда он говорил, что она для него не банальный аксессуар для путешествий. Не еще одна галочка в списке побед и завоеваний.
Когда он говорил, что любит.
-  Дело в возрасте. Есть единственный способ продлить жизнь для мага — провести особый ритуал. Ритуал, которому меня научил мой отец, суть которого в том, чтобы забрать жизнь другого человека. 

Он говорит о возрасте. Своем истинном возрасте в то время. Но разве теперь все это имеет значение? Об ужасных ритуалах, что он совершал во имя бессмертия. Об ином способе продления, что он искал, но так и не нашел, и о том, что для нее он все равно что бабочка-однодневка, сгоревшая на костре времен.

«Nein. Nicht wir. Nur die Zeit. Die verdammte Zeit. Sie stirbt immer. Wir leben. Wir leben immer».²
Костер лижет шипящие от влаги дрова, временами выбрасывая сноп искр в душный, влажный воздух американской сельвы.
- Мгновение радости – вот это жизнь. Лишь оно ближе всего к вечности, - произносит она едва слышно, прикрывая книгу, используя указательный палец, как закладку, и оглядывая располагающихся на отдых товарищей, которых, несмотря на гражданское облачение выдает военная выправка. Среди них выделяется один. Тот, что ловит ее взгляд на себе, ухмыляясь в ответ. Тот, с кем ее познакомил шаман, наставлявший Рэна в его новом пути. Тот, кого ее бывший учитель называл Дьяволом. Этот наемник – тоже выходец из Ада. По крайней мере он представился именно так. Что же, там, куда они собираются попасть, им понадобится помощь и Бога и Дьявола.
И он, как и Саша, говорит о краткосрочности бытия. О безжалостном беге времени.
- Не мгновения, как жизнь. Жизнь, как мгновение. Он ничего не понимал. Манерное дерьмо. Как и фильм, - произносит он, лишь взглянув на обложку, - Затащил я как-то одну бабу на него… хотя, не будем при дамах. Я это к тому, что ни один человек в здравом уме не будет мириться с дерьмом в своей жизни, если выпадет возможность все изменить.
Она улыбается, глядя на его загорелое лицо, останавливается на серо-голубых глазах, что в сумраке отдают сталью и, заправив рыжую прядь за ухо, уточняет:
- А ты, значит, собираешься жить вечно?
- А кто нет? – разводит он руками, - так парни? Мы все будем жить вечно.
Ее тихий смех тает в громком «Да без базара, Уилл».

- Мы были вместе двадцать лет. Для меня это был долгий срок, Эйна, для тебя — яркое мгновение. Я в любом случае был бы лишь мгновением в твоей жизни.
И это откровение заставляет бледные щеки Эйны залиться краской. Он бьет по больному, как она и предполагала. Заставляет чувствовать вину за то, что была наивной, что не думала о нем, о его чувствах, забыла о том, что он всего лишь человек.
Всего лишь?
- … Какова цена долголетия? 

Цена долголетия. О, она прекрасно знает о ней. И все же молчит. Молчит, как молчала и тогда.

Языки пламени в подносах, наполненных животным жиром. Они поднимаются в воздух, и копоть их лисьих хвостов смешивается с тенями, пляшущими на каменных стенах, украшенных древними письменами. Письменами, которые ей не прочесть даже со всем знанием языков. Это не ее страна. Не ее континент. И не ее знание. Но оно ее не пугает. Больше не пугает. Они уплатили цену, о которой говорил Эль Дьябло. Заплатили «сельве», чтобы попасть сюда. А теперь.
Теперь пришло время платить за сокровища, что хранит пирамида.
- Кто из вас пришел за Плодом Вечной Жизни?
Ее спутник делает шаг вперед. Не таясь и не сомневаясь. Он смотрит в лицо этой скрюченной обезьяне с лицом, похожим на пересохший финик. Он просит, нет, требует того, ради чего он проделал этот путь. Того, за что он готов заплатить цену, на которую не каждый способен. И жрец, древний, как сама эта пирамида, щерит желтые зубы в улыбке, когда один из ее спутников падает на землю, теряя сознание.
Великая жертва. Цена за то, чтобы жизнь перестала быть лишь мгновением. Цена долголетия.
Он разрешает остаться всем, кто готов смотреть. Но остается лишь трое из всего отряда. Самые близкие магу товарищи и Эйна.
Плод вечной жизни. Трепещущее сердце, полное родственной крови, что ты собственноручно вырываешь из груди живого, чувствующего, дышащего брата. Высокая цена и великая жертва, уплаченная сполна.
- Это ведь не обретение вечности. Это кража, - произносит Эйна, когда ритуал завершен.
- Скорее разбой. Он все чувствовал, - парирует маг, и она видит в его глазах безмерную усталость.
Потом, спустя много лет она спросит у него: «Что, если бы был иной способ. Не требующий убийства? Ты бы воспользовался им?».
Но в тот миг она думает лишь об упущенной возможности. Лишь о том, что, если бы Саша был жив, то…
«Скорее всего, он бы был слишком стар и все это не имело бы никакого смысла».
Ведь ритуал не возвращает утраченное время. Лишь дает отсрочку.

Отсрочку, которой он пользовался до того, как сидхе узнала о ней. Альтернативу которой он искал всю свою жизнь.
- На этот раз я забрал жизнь собственного ребёнка. Вот поэтому я сбежал. Поэтому так боялся, что ты узнаешь, кто я на самом деле. Монстр, забирающий жизнь у собственных детей.

«Так вот, значит, кто для тебя монстр. Вот почему ты решил за нас обоих».
Но все же.
«В 42м году, мне было уже 74.»
- Значит не в долголетии было дело. Не в разнице в длине наших жизней. Ты просто решил за меня, - она слышит свой голос, но он доносится будто издалека, полный разочарования и раздражения.
Она вздыхает, делая еще один шаг назад, но, прежде чем он произносит хотя бы слово, Эйна обрывает его. Обрывает грубо, бесцеремонно, выплескивая на него не ненависть, скорее желчное презрение:
- Я не маг какого-то там ковена, - цедит она сквозь зубы, - я Аэс Сидхе Неблагого Двора. В нашем Наследии в ходу было достаточно ритуалов, которые заткнут за пояс все ваши вырезания сердец и нацеживание крови. Если бы я тебя и возненавидела, то только не за ритуал.

- Мне действительно пора. У меня есть долг перед страной, народом, Королевой, - она смеется глядя на мага, - да и знаешь, для меня это немного… перебор. Серьезно. Они же твои дети. Я тебя не осуждаю. Но смотреть на это не могу. Извини. Конечно, оно стоит того, если ты в этом убежден. Главное, не пожалей. И удачи тебе, «охотник».

- Да и не в ритуале дело. Ты… ты…
Она прижимает ладонь к лицу, а после вытягивает руку в его сторону, останавливая, заставляя замереть на расстоянии, достаточном, чтобы у нее был воздух, чтобы просто вздохнуть.
- Ты бросил меня. Предпочел изобразить смерть вместо того, чтобы объясниться. Подставил моего наставника, пропал на десятки лет. Заставил меня оплакивать тебя. Ты соврал мне. Нет. Ты. Ты предал меня. А теперь вернулся. Посмел показаться на глаза. О чем ты думал, Александр Грей? Что я прощу тебя и кинусь тебе в объятья? Что пожалею того, чья жизнь для меня «лишь миг»? Знаешь, о чем я жалею сейчас?.. Лишь о том, что…

- О… Полковник, - ее обрывает знакомый, неприятно атональный для ее уха голос, и неровный стук каблуков по гравию, усыпавшему дорожку, - надеюсь, я не помешала.
- Ни в коей мере, - она отвечает раньше него, за него, смеряя взглядом даму в чересчур на ее вкус открытом платье, не лишенном, впрочем, утонченной элегантности, - Он весь ваш, мэм.

Последний взгляд. Она встречается с ним глазами, чувствуя опустошение. Теперь она знает. Но что ей это знание, ведь перед ее глазами есть и иной пример. Не менее пугающий. Не менее чудовищный. И все же.
- Поговорим позже, если позволите, сэр Алекс, - произносит Эйна, переходя на один из гаэльских диалектов, и чуть склоняя голову, бесшумно уходит, оставляя Александра с очередной леди наедине, используя ее как заслон, как то, что не позволит магу преследовать ее, понимая, впрочем, что он и не будет.

Толпа вновь окружает ее со всех сторон. Шумная и улыбчивая, она кажется лишь калькой. Картиной, небрежно нанесенной на холст. Фоном.
Это мероприятие. Оно было нужно лишь для того, чтобы свести их вместе. Чтобы он смог «поговорить».

«Ты не кукла и не вещь».
«Разве? Так почему ты обошелся со мной, как с вещью?»

«Помни о своих обетах, Эйна Гленавен».
«Тех, которые были даны во имя Истинной Любви, которой не существовало?»

Помнить о том, в чем клялась Королеве. Об обещании, данном из-за человека, оказавшегося совсем не тем, за кого он себя выдавал. О том, что отдала взамен на иллюзию, которая сейчас рассыпалась в прах, не оставив ничего, кроме дыры в ее и так разбитом сердце.

Она бросает последний взор на сверкающую громаду оранжереи. Никогда прежде ей не хотелось нарушить этот гейс. Нарушить в ущерб себе. Обрезать нити, что держат ее с жестоким Двором, обошедшимся так с ней.

И потому она задерживается еще на несколько мгновений. Ловит взглядом нечто, прячущееся среди ветвей и, улыбнувшись, кивает, наблюдая, как крупная тень, тревожа сверкающую мишуру гирлянд, прорывается сквозь крону, устремляясь к окну оранжереи.

...Liebe. Das alte Mirakel. Es wirft nicht nur den Regenbogen der Trдume an den grauen Himmel der Tatsachen — es verklдrt sogar einen ScheiЯhaufen mit romantischem Licht;
— ein Wunder und ein toller Hohn. ³

__________________________

1. ... понимают ли люди вообще друг друга? Отсюда все недоразумения на свете.

2. Нет, мы не умираем. Умирает время. Проклятое время. Оно умирает непрерывно. А мы живем. Мы неизменно живем.

3. ..любовь. Вечное чудо. Она не только озаряет радугой мечты серое небо повседневности, она может окружить романтическим ореолом и кучку дерьма... Чудо и чудовищная насмешка.

Отредактировано Anne-Marie Hayes (2020-06-07 04:00:17)

- Это опасный враг.
- Я знаю.
Она вскидывает голову, глядя на массивный столп из стекла и бетона, кажется, вонзающийся своим шпилем прямо в черное небо. На темные окна, в которых отражаются холодные звезды, и теплые просветы в его черных боках, отмечающие теплющуюся в этой стальной махине жизнь.
Город, как на ладони. Ночной город, за которым так комфортно наблюдать. Где еще может жить такой, как Александр Грей, как не в высоком замке.

- Наверняка, вид оттуда очень хорош, - отмечает она, гладя перья своего «соглядатая», что незаметно следил за магом, прежде чем передать эстафету самой фейри.
Той, что сейчас представляет, как забирается на самый верх, устраиваясь на крыше и глядя туда, где яркие огни неспящего города скрадывает ночь, ожидая рассвета, той, чьи мысли прерывает все тот же вкрадчивый голос.
- Послушай мудрого совета, Эйна. Отступись.
О, если бы она могла.

Охрана «обители теней» весьма солидна и серьезна, и «ночной страж» встречает ее со всей мрачностью и подозрительностью. Увы, он всего лишь человек. И это его проблема. Ему достаточно взглянуть в глаза сидхе, чтобы та целиком и полностью завладела его вниманием. Чтобы внушила ему, что все в порядке и никакой опасности нет. И Эйна настойчиво предлагает ему подремать, внушая усталость и забирая беспокойство с собой. Она улыбается, и он улыбается в ответ.
- Приятной ночи, - короткое пожелание, которое не скрадывает даже звук шагов.

Железные коробки лифтов никогда не доставляли ей радости. Вызывали дискомфорт, ощущение клаустрофобии, ощущение опасности, исходящей от каждой из стен. И Эйна убеждает себя, что именно поэтому у нее так холодеют руки. По этой причине все внутри сжимается сильнее и сильнее с каждым движением на цифровом табло, что отмечает переход на новый и новый этаж. Выше и выше. Почти под самую крышу стального гиганта.

Песок под ее пальцами. Смешанный с пеплом, он черен, как ночь. Ей не хочется думать, что в этом пепле есть частица того, кого она любит, и все же зарывается ими в него, будто пытаясь через безжизненную почву ощутить, уловить хоть что-то, видимость прикосновения.
Она не может говорить с мертвыми. Не может ощутить их присутствие, но надеется, что Саша где-то рядом. Привязанный к этому месту своей смертью.
- Я не оставлю это так, - она просеивает землю сквозь пальцы, пока в руках не остается нечто, заставляющее ее глаза потемнеть, наливаясь алым, - я найду виновных, Саша. Я отомщу.
Она чувствует, как острые края металлического креста разрезают ее ладонь. Как жжет ее кожу и плоть яд проклятого металла. Этот шрам на ладони, он останется у нее навсегда. Как символ. Как напоминание.

Шрам. Рассекающий линию сердца, дробящий линию жизни. Он натягивается в миг, когда Эйна открывает ладонь, растягивая пальцы. Она проводит ладонью по лицу, прежде чем сжать ее в кулак.

Пот, липкий и неприятный. Он покрывает ее тело, что молит об отдыхе. Перчатки на ее руках давно истерлись, и веревки оставляют в ее ладонях кровавые мозоли, бередя шрамы, оставшиеся на них. Шрамы, напоминающие о ее обещании.
Она позволяет себе отдохнуть лишь тогда, когда дело сделано. Когда офицеры подвешены на деревьях, подобно быкам, что приносили в жертву кельты многие столетия назад. Их лица бледны, а глаза закрыты. Но она знает, что они живы. В отличие от тех, что свалены в ближайшем овраге.  Им повезло больше.
Дождь. Мелкий и холодный, он брызжет на прелую листву, на лицо и руки, на рыжие волосы, обрезанные выше плеч, не принося ни толики успокоения. У нее мало времени, но она ждет. Привалившись к древесному стволу, ожидает, когда представители «высшей расы» разлепят серо-голубые глаза, когда осознают свое положение.
- Wenn Sie beten kцnnen, beten Sie. ¹

Отмычка ложится в ее руку так привычно, будто со времени, когда она в последний раз вскрывала чужую дверь, прошло не более недели. Эйна ждет подвоха. Магической искры, которая обычно следует за потревоженным заклятьем, но дверь открывается так легко, словно ее давно уже ждут. И все же сидхе не торопится проникать внутрь. Ждет несколько мгновений, прислушиваясь к шорохам, и лишь потом бесшумно проскальзывает, тихо затворяя за собой дверь. 

Темнота смотрит на фейри тысячей глаз. Наблюдает тенями, что подвластны хозяину этого дома. Знает ли он о ее присутствии? Наверняка. Готов ли? Годы воин научили их всегда быть готовыми к такому.

У нее нет времени, чтобы оценить всю красоту и символичность интерьера. И все же Эйна не может сдержать улыбки, подмечая убранство места, что Александр Грей по праву зовет своим домом. Стекло, и камень, и металл. И прекрасный вид из окна.
Она была права.

Шорох справа. Незримое присутствие она ощущает прежде, чем замечает невыносимо яркую в этом черно-сером царстве, белую рубашку хозяина дома, и вместе с этим, развернувшись, спускает с одной из рук тонкое лезвие, летящее ему в грудь, навстречу сгущающемуся мраку. Его теням, что кровожаднее любого из ее ножей.

- Здравствуй, Саша, - чуть слышное приветствие слетает с ее губ, в секунды, как она срывается с места, бесшумно сокращая расстояние, огибая тени, что, кажется, в замешательстве замирают в миг, что она вновь оказывается перед ним. На расстоянии объятья, на расстоянии поцелуя, на расстоянии удара, которым она рассекает его тело наискось, и отстраняется, завороженно наблюдая, как алое пятно разливается по белой ткани.

Красное на белом. Яркая кровь, выплескивающаяся из разверстой раны на шее очередного офицера, она плавит наст, пропитывая ледяную корку и свежий снег под ним. Она безучастно смотрит на мутнеющие глаза, до того наполненные лишь страхом. Он знал, что это неизбежно. Возможно, знал об участи подобных ему.
Она привычно подставляет ладони под алые струи. Привычно умывается в крови очередного врага, не чувствуя, впрочем, уже ничего.
- Und meine Rache wird dich leiden lassen, wie ich gelitten habe. ²

Она не сразу понимает, что он не атакует. Что тени, что прежде бросались без промедления на его врагов, все так же изгибаются в недоуменной неподвижности. Мрак, он сгущается вокруг них, но, отчего-то не оплетает ее сетями. И нож, что должен был пробить сердце, в этот раз вонзается в плечо.
- Дерись, - она видит, как ее клинок достигает своей цели, и злое презрение в ее голосе сменяется лишь обидой, - дерись, черт возьми.
«Иначе, в этом нет никакого смысла».

Он выпрямляется и в ту же секунду Эйна сбивает его с ног, приземляясь на рассеченную грудь, раскрытой ладонью забивает нож, торчащий под ключицей, еще глубже, скорее чувствуя, чем слыша через голос своего противника, скрежет лезвия, вонзающегося в паркет.
- Почему? – она выпрямляется, чтоб посмотреть ему в глаза, - думаешь, я не смогу убить безоружного? Думаешь, мне не хватит сил?
Она чувствует, как дрожат ее губы, как эта дрожь передается в пальцы, что сжимают кривой клинок из обсидиана, подобный тем, которыми она забирала жизни десятки лет назад.
- Я убила достаточно с твоим именем на губах, Саша, - лезвие вулканического стекла, оно касается его горла, трепеща от нетерпения и жажды, но так и не взрезая кожи, - ты задолжал мне.

___________________________________

1- Если умеешь молиться, молись.

2- И моя месть принесёт тебе страдания, какие пережила я.

Отредактировано Anne-Marie Hayes (2020-06-10 22:58:25)

«Отступись. Отступись, пока не поздно, - она слышит этот совет так четко, словно ее друг и товарищ рядом с ней. Кажется, поверни она голову, и увидит пернатую тень на перилах балкона, пронзающую ночь светящимся взглядом, - отступись».
Они всё понимают раньше. Раньше людей, раньше иных существ. Даже раньше «мудрых Аэс Сидхе». Шестым, или иным чувством, они видят тень смерти, повисшую на их мыслях. Но не каждому они способны это сказать. Не каждого могут предупредить.
«Отступись. Ты убьешь себя».

Холодное чувство в пальцах и липкость в ладонях. Страх конца, в объятья которого она шагает в миг, когда принимает это решение. Будто костлявая длань, сжимающая ее руку в приветствии, переплетающая свои фаланги меж ее. Она видела Смерть вблизи. Она служила ей, пусть недолго, но верно. И она чувствует, как ее рука скользит по ее спине, холодным ручейком обвивая позвоночник, сжимая колотящееся сердце в тисках. Сдавливая его так сильно, что становится тяжело дышать. 

«Помни о своих обетах, Эйна Гленавен».
Обетах не убивать врагов. Но касается ли это любимых?

- Я не буду с тобой драться.
- Тогда ты умрешь.

Чернота. Она наполняет комнату густой патокой ночи. Она колеблется в тенях, и сочится из пола, жирная и горячая, как расплавленный гудрон. Она пачкает ее ноги, касается ее ладони, упирающейся в камень у самой головы ее «врага», пачкает пальцы что до боли, до судорог сжимают клинок у самого горла.  Она заполняет ее изнутри, не оставляя ни единого просвета.
Мрак. Он везде. Он разливается по полу смоляной лужей, и пахнет так, что кружится голова. И все же он недвижим. Не атакует. Не причиняет ей ни столь желанной боли, ни искомого отдохновения. Лишь окружает. Отравляет ее разум, подавляет решимость. Как и искаженное от боли лицо человека, которому она никогда, никогда ранее не хотела и не могла причинить страданий.

- Эйна, я не могу драться с тобой.
- Замолчи…
«Ты должен был убить меня. Должен был закончить начатое».
На это ли она рассчитывала в миг, когда пересекла порог его дома? На то, что никогда не выйдет из него? Не потому ли она зашла через главный вход. Не потому ли не скрывала своего присутствия?
«Но как хорошо было бы увидеть рассвет напоследок…»

- Я всё ещё тебя люблю.
- Заткнись.
«Я ненавижу тебя».

Его лицо. Оно белее его рубашки, почерневшей и намокшей от его крови. Оно оказывается ближе, подаваясь к ее клинку, словно к доброму другу, и Эйна отстраняется, отдергивает руку, успев лишь слегка надрезать кожу, и содрогнувшись от этого.
Тепло его тела. Несмотря ни на что, она чувствует его, желая прикоснуться, не ножом, но ладонью, прижаться к нему так крепко, как возможно. Его близость. Она лишает ее присутствия духа не меньше, чем слова. Слова, которые для нее дороже всего, и отвратительнее всего на этом свете. Слова, сдавливающие ее внутренности в незримом кулаке.
«Я всё ещё тебя люблю. И всегда буду».

Ее решимость. Ее гнев. Ей стоило завязать глаза, но она лишь закрывает их. Прижимая лезвие, уже не к его шее, но к своей груди. Желая вырезать свое сердце не меньше, чем вспороть его горло. Заставить замолчать слишком родной для нее голос. Заставить подавиться своими словами, в которых звучит лишь боль и страдание, боль, которую она причинила. Боль, что резонирует с болью в ее сердце.
— Если мне суждено умереть от твоих рук, я приму смерть, как дар. Как расплату за всё, что тебе пришлось из-за меня пережить. Эйна...
- Ты не имеешь и малейшего понятия о том, что я пережила.

Слезы скорби. Эйна думала, что они иссякнут через месяцы, но на это потребовались годы. Она плакала каждый раз, когда заносила нож над новой жертвой. Когда забирала жизнь в уплату долга. Когда отрывала кусочек от своей души, от своей сути, чтобы заклеить брешь в сердце. Годами она смывала горячие слезы не менее горячей кровью, а позже, когда потеряла возможность плакать, умывалась ей, потому что уже не могла иначе.

Слезы потери. Потерянной любви, запятнанной чести, разрушенного прошлого и рассыпающегося сквозь пальцы будущего. Они вновь, как десятки лет назад, обжигают ее щеки, подобно раскаленному металлу, подобно клейму, отмечающему ее слабость, и вокруг достаточно крови, чтобы их смыть.
- Тебе всегда нужен был кто-то, кто мог бы удержать тебя от тех поступков, которых ты будешь стыдиться, кто-то, кто стал бы для тебя светом. А я вверг тебя во тьму, - его голос. Он проникает глубже, задевая струны ее растерзанной души, и Эйна отнимает руки от груди, чтобы заткнуть ими уши, сжимаясь, словно перед ударом хлыста, но то, что доносится изнутри, заткнуть тяжелее.

«Один удар. И все будет кончено. Один удар, и станет легче. Разорви эту нить, уничтожь эту порочную связь»
- Я должен был понять это раньше, должен был защитить и оградить от ошибок...

«Один удар, и  можно вновь вдохнуть полной грудью».
- Замолчи.
Но ведь и впрямь, достаточно одного удара. Одного точного удара, что заставит захлебнуться того, кто ее предал, его собственной кровью, подавившись словами, что сминают ее решимость, что заставляют пробудиться чувства, которые должны быть столетие мертвы. Удара, что утихомирит и этот мерзкий шепот, и это ужасное и такое желанное чувство в ее сердце.

«Один удар. Как раньше. Тебе ведь хочется».
Эйна содрогается от этой мысли. От того, что ей и впрямь хотелось. Хотелось вспомнить, каково это, когда чужая жизнь утекает сквозь пальцы. Хотелось ощутить то самое спокойствие посмертия, что задевает похоронным саваном в миг, когда смерть забирает очередную жертву в свои молчаливые чертоги.
-  Я даже... даже не в праве просить у тебя прощения... – голос Александра тонет в звоне камня о камень. Ударе, высекающем искру из мраморного пола. Ударе, оставляющем лишь алую полосу на скуле мужчины, прежде чем нож выскальзывает из руки девушки, а она, оскальзываясь в крови, пытается не отойти, но отползти в сторону.

- Ты его и не заслуживаешь, - ее голос звучит так чуждо в этом месте, так чуждо для нее самой. Неуверенно, слабо, дрожаще. Недостойно рыцаря Неблагого Двора. Недостойно воина, прошедшего не одну войну, разрывавшую мир на части. Недостойно майора Дикой Охоты.

И в этот миг, чувствуя горечь и соль своих слез на губах, Эйна чувствует себя невыносимо слабой, разбитой и растоптанной.
«Как и я не заслуживаю ни покоя, ни счастья, ни света».

Отредактировано Anne-Marie Hayes (2020-06-11 19:23:30)

Она закрывает глаза, но чувствует не легкость, но опустошение. Ощущение пустоты вокруг, оно нарастает, вакуумом сдавливая ее в объятьях. Чувствуя себя воздушным шаром в разряженной атмосфере, пушинкой на тонкой мыльной пленке, что вот-вот лопнет, отправляя ее на самое дно. Дно, что прячется под мраморной кладкой, которой касаются ее холодные пальцы, цепляясь хоть за какую-то реальность окружения. Пустота, она скребет незримыми когтями по ее оболочке, давит на кожу, вызывая отклик в болезненно сжимающихся мышцах. Она выворачивает внутренности, закручивая их в безжалостном вертиго, и Эйна задыхается, давится дыханием, запахом, что перекрывает ее глотку. Запахом крови, что она пролила, который лишь усиливается, заставляя ее судорожно втянуть воздух приоткрытым ртом в миг, когда ощущение безграничного одиночества сменяется крепостью объятий. Горячих, липких от крови, некрепких, но уверенных, и таких родных.

Он обвивает ее одной рукой, явственно вздрагивая вместе с ней, и фейри, на секунду забывшись, цепляется за это знакомое ощущение безопасности, отграничивающее ее от всего мира, отгоняющее страшащее ее чувство покинутости, ощущение предрешенности ее гибели, смирение и апатию небытия. Она склоняет голову, утыкаясь ему в основание шеи, вдыхает аромат его тела, который не изменился и за сотню лет, смешанный с металлическим запахом, который вмиг возвращает ей ясность мысли.

Эйна дергается, пытаясь вырваться из его рук, отстраниться. Она поднимает руку, дабы упереться в его грудь, оттолкнуть, но, лишь слегка задевая порез, замирает, не смея, не имея сил причинить ему еще больше боли. Его дыхание, слабое и поверхностное, и все же обжигающее ее кожу, оно говорит о том, что маг держится из последних сил, и фейри не позволяет себе двинуться и на сантиметр, превращаясь в подобие статуи, холодной и равнодушной, и все же выдающей свои чувства слезами, что продолжают бежать по ее щекам.

- Прости... я знаю, что тебе противны мои прикосновения. Просто я не могу смотреть, как ты плачешь. Никогда не мог, - его голос. В нем столько невыраженной, сдерживаемой муки. И ее сердце снова сжимается, выдавливая из легких очередной судорожный всхлип. Такие чувства невозможно сыграть.

Она плачет так редко, и все же несколько раз ему удается застать ее в слезах. Слезы боли, которые она не может сдержать, вырывая очередной ядовитый обломок из своего тела, и смазывая рану мазью, призванной вытравить влияние «холодного железа» из своего организма. Слезы горя по родному человеку, сообщение о смерти которого настигает ее слишком внезапно и скоро. Слезы злости и обиды, когда ее заслуг и стараний оказывается недостаточно для того, чтобы сильные ее рода, наконец, перестали считать ее «дешевым аксессуаром». Слезы радости от долгожданной встречи, которые, отчего-то, он все равно понимает превратно, сжимая ее в своих объятьях, шепча незначительные, не важные, но такие нужные слова утешения.
Он никогда не мог смотреть, как она плачет. И это правда.

Но все же голос разума, похожий, скорее на глас той самой истинно женской обиды, нашептывает ей, что Александр Грей всегда был слишком хорошим актером, и что и это может быть обман. А потому Эйна в очередной раз поджимает губы, зеркально отдаляясь от него, отползая дальше, стараясь не смотреть на его лицо, не смотреть ему в глаза. Не видеть тени отчаяния на его лице, что не позволит ее сердцу ожесточиться, а разуму вновь покрыться ледяной броней.

— Если позволишь, я обработаю раны, - этот шепот. Он слаб и еле слышен. Но вызывает лишь горький смешок.
Он испрашивает разрешения? Как будто все кончено. Но Эйна вновь фокусирует взгляд на его плывущем силуэте, и лишь пожимает плечами, выталкивая из себя бесцветное:
- Делай, что хочешь.

«Лечи раны, призывай тени. Можешь открыть "второй раунд", закончив его одним ударом. Можешь вызвать власти, чтобы осудить за проникновение в частные владения и покушение на жизнь», - она все равно не справилась. Не смогла сделать ничего. Ничего для своей чести. Ничего для своего долга. Лишь показала слабость. Лишь проиграла. Сама сложила оружие, признав поражение до того, как оно случилось, и, самое страшное, ощущая бесславное ликование в вероломно предавшем ее сердце.

- Делай, что хочешь... - повторяет она одними губами, пока тело ее безуспешно пытается сохранить память таких родных и желанных прикосновений, пока сердце ликует, предательски радуясь, что то, что требовало свершения, не случилось, пока глаза, иссушенные солью слез, следят за каждым движением мага.

Его шатает в сторону, и Эйна подается вперед, машинально, привычно вскакивая на ноги. Ее тело, все ее естество тянется к нему, чтобы помочь, подставить плечо, не позволить упасть. Как раньше. Как много лет назад, как будто не было ничего. Не было ни отчаяния, ни ненависти, ни обиды.
И все же она остается на месте. Замирает на одном колене, сжимая было вскинутую руку в кулак, и с усилием опуская ее.
Слабость. Все это слабость, недостойная ее.

То, что он сделал. Она не может, и не должна прощать, лишь потому, что любит, из-за того, что хочет вновь быть рядом с ним. Желает вновь ощутить тепло его объятий. Жаждет услышать его голос, слова, произнесенные не в пылу борьбы, не с целью отвести руку смерти.
В конце-концов, помимо любви есть еще и честь. И долг. И коль ей не хватает сил и мужества нанести удар, то хватит точно, чтобы удержать себя от повторения ошибки, свершенной сотню лет назад.

Собрав все силы, что у нее остались, она, наконец, поднимается на ноги. Закрыв глаза, отходит назад, чтобы не видеть сотни шрамов на теле того, кого она все еще любит. Шрамов, полученных в десятках боев. Полученных за время их разлуки. Но ей достаточно одного мига, одного взгляда, казалось, брошенного вскользь, чтобы запечатлеть эту картину в своей памяти, возненавидев вновь себя и за эту слабость. Фейри сжимает кулаки, вдавливая пальцы в ладонь, пытаясь подавить желание пробежаться ими по карте шрамов, оставленных на теле Грея, и вздрагивает всем телом в миг, когда к его губ срывается крик, ожигая ее слух очередной порцией боли, замешанной на вине.

Ей, как никогда сильно, хочется уйти. Оставить его одного с его ранами. С его болью. Жажда крови, жажда мести. Она утихает, не оставляя после себя ничего, лишь выжженную пустыню, засыпанную солью ее собственных слез.

Грей отступает к дивану, тяжело и скованно опускаясь на него, и Эйна вновь зеркалит его, так же скованно делая шаг назад. Еще один, и еще. Беззвучно. Неслышно. Пользуясь тем, что ее «противник» занят своими ранами. Отступая… с позором, и оттого чувствуя себя еще более отвратительно, чем до этого.

Ей не стоило приходить. Стоило отступиться раньше, послушать ее друга и союзника. Прислушаться к его чутью.
Она почти скользит в тенях, поворачиваясь к нему спиной, касается ладонью стены, но останавливается, придержанная одним лишь его словом. Словами, в которых достаточно правды, в которую хочется верить, и столько же заблуждений и иллюзий.

- … я буду бороться. За тебя. За нас…

И сердце снова подскакивает, останавливаясь и сжимаясь до боли. Заставляя все ее тело съежиться так, словно его слова ранят ее в спину.  Эйна опирается ладонью о стену, собирая, сжимая отворот куртки у груди, будто желая рвануть ее с плеч, порвать воротник вместе с рубашкой. Дать сердцу простор для сокращений. Дать телу вдохнуть полной грудью.
- Нет никаких «нас», Саша, - глухо отвечает она, даже не поворачивая головы, желая лишь скорее покинуть его дом, - ничего больше нет.

Прохлада камня за ее спиной. Бездушный бетон, пронизанный металлом. Стальная клетка, в которую она шагнула по своей воле. О, если бы можно было обвинить презренный металл в той слабости, что пронизывает ее тело, что проникает в ее разум и шепчет ее сердцу сдаться, прислушаться к словам, поверить.
Поверить, что… у них будет будущее. Что он действительно изменился. Поверить его словам. Открыться чувствам, что сильнее боли, которой полнится его голос. Боли душевной, боли физической. Причиняющей страдание и ей самой.
- Позволь мне начать все сначала.

Его запах. Запах его крови. Он, заставляя крылья ее носа подрагивать, обволакивает пеленой жарче пламени летних костров, что жгут старые хаги на вересковых холмах. Он давит, вжимая в мертвый камень позади. Камень, пронзенный ненавистным железом. Окружает, не позволяя, не давая выбраться, заставляя чувствовать себя в ловушке, вынуждая сдаться, раз за разом пытается сломить ее, не оставляя даже шанса на отступление.
- Умоляю тебя, Аня! – отчаяние. Она слышит его так явственно. Оно рассекает вновь ее от макушки до солнечного сплетения, заставляя сердце остановиться на секунду. Заставляя ее поднять взгляд на него. Встретиться глазами. Заглянуть в них, в поисках правды.
- Умоляешь?

- Зачем явилась ты к Черной Аннис, юная фейри? Неужто не страшишься гнева своих хозяев? Неужели решила отвернуться от своих богов? Они все видят, маленькая фея.
Сгорбленная фигура в полумраке. Она ехидно поблескивает глазами во тьме, похожая скорее на кучу тряпья, чем на ту, что раньше была такой же, как они. Мрак. Он клубится в пещере, путаясь в тоненьких косточках, которыми усыпан пол, облизывая запыленные черепа, прячущиеся в углах. Чад. Серый дым от костра. Он смердит горящим вереском и топленым жиром, которым Черная Аннис смазывает свою серую кожу. Огонь. Он отражается в глазах Эйны. Пляшет адскими отбесками на ее лице, когда она вскидывает голову, чтобы посмотреть в глаза той, кого иные из ее рода не удостаивают и взгляда. 
- Они видят, но не слышат моей мольбы, досточтимая хага.
- И ты явилась, чтобы умолять меня?

- Умоляешь?! – воспоминания. Они зажигают ее взгляд не хуже того пламени, воспламеняют янтарь, наполняя его алыми отблесками «истинного отражения», -  Да ты хоть... – сидхе задыхается от гнева, запускающего огненные  когти в пепел было остывших, залитых слезами углей, -  ты хоть представляешь? Ты и понятия не имеешь, как долго я молила. Молилась чертовым богам, умоляла твою поганую тьму вернуть тебя. Я не верила, что ты мертв, я надеялась, что ты вернёшься.

- Я хочу вернуть его.
Она смеется. Хрипло и надсадно. И ее смех заставляет ледяной пот струиться по позвоночнику фейри.
- Мне нечего тебе дать, глупая феечка.

- Я готова была на любую сделку, лишь бы вернуть тебя. Но ты так и не пришел. Ни год, ни десять, ни двадцать лет спустя. Ты молишь меня о новом начале. Но почему? Почему я должна откликнуться на твой зов? - Эйна толкает его в грудь, один раз, и ещё, и снова, не видя ничего перед глазами, не слыша ничего, кроме хриплого хохота «чудовищной бабки», что будто из прошлого догоняет ее довольным: «Тебе нечего предложить Матушке Кегилун», - с чего я должна? Почему? Ради чего?
Влага. Черная в темноте, было подсохшая на ее руках, но вновь запятнавшая кожу. Она одним своим видом заставляет фейри замереть. Одним видом гасит ее злость и гнев. Его кровь. Кровь из вновь открывшейся раны.
И Эйна шагает назад. Не сводя взгляда с черной полосы, рассекающей грудь мага, вжимается вновь в стену, пытаясь найти выход. Вновь попытаться отступить.

Она разворачивается, стараясь держаться под градом насмешек, как можно более гордо. Она шагает прочь, вновь слыша, как хрустят юные кости под ее каблуками, скрипя зубами и сдерживая гнев и слезы. Глупая феечка. Глупая наивная феечка. Шагает во тьму вересковых холмов, и все же спотыкается, слыша скрипящее:
- Но ты можешь попробовать. Найди их всех. Убей каждого, кто виновен в его гибели, отдай их кровь богу резни, а мне принеси их глаза и ногти, и я замолвлю словечко перед Бабушкой Серых Пустошей.

Черная Аннис знала. Конечно же, знала. Или догадывалась. Увидела в своем вареве, или в сложенных перед ней крысиных костях. Знала, что он жив. Но поделилась бы она с ней этим знанием, исполни Эйна ее просьбу? Ведь Темные Сестры пируют на печали и погибших надеждах других. Увы, это неведомо фейри. Она так и не смогла найти и убить их всех.
Да и нельзя вернуть из мертвых того, кто был на самом деле жив. Кто не хотел возвращаться. Искал сотню причин, чтобы остаться в стороне.

- Я много раз хотел вернуться. И умолять, как молю тебя сейчас. Но каждый меня останавливали мысли о то, что ты могла продолжить жить, оставить меня в прошлом. Полюбить кого-то ещё. Когда я увидел тебя на экране, я лишь сильнее в этом убедился. Подумал, неужели Анечка нашла себе дело по душе. Не война, не пиры, но искусство. И в очередной раз решил остаться в тени. Но время шло, а мои чувства к тебе не угасали ничуть.

- Искусство, - Эйна не сдерживает смеха, пытаясь вспомнить о тех временах. Временах, когда и она пыталась забыть. Так отчаянно пыталась спрятаться за маской, - так значит, ты видел…
И это колет еще сильнее. Всаживает очередную черную спицу в сердце: «Видел, и все же решил остаться в тени».
- Это было сложно назвать… искусством, я довольно посредственная актриса. А вот ты… - фейри закрывает глаза, но лишь для того, чтобы прикоснуться к нему. Дотянуться до его лица кончиками пальцев. Ощутить всю ту же соль на щеках, провести по едва ощутимым морщинкам. Коснуться родного и в то же время совершенно незнакомого ей лица. Осторожно, будто прощупывая, словно не веря своим глазам, не доверяя иным чувствам, но полагаясь на ощущения.
- Ты изменился. Что же, и тут ты прав, - выносит она вердикт, распахивая глаза, чтобы вновь встретиться с ним взглядом, но отстраняясь в секунду, когда он подается к ней, когда чуть скованно склоняется, сокращая и так мизерное расстояние между ними, Эйна вновь вжимается в стену, прерывая зрительный контакт, отворачиваясь, и поджимая губы.

-  Я столько раз пыталась забыть тебя, Александр Грей, - произносит она устало, смаргивая очередную слезинку, что струится по проторенной тропе из соли, - Но ты не отпускал. Я столько ужасного совершила, лишь потому что продолжала любить тебя, когда следовало отпустить, оплакав. Ты был прав. Всегда был прав. Я всего лишь маленькая, недалекая феечка, которая когда-то купилась на твои чары, которая полюбила тебя и приняла со всеми твоими недостатками. И да, я люблю тебя до сих пор. Но простить. Пока не могу.
«Да и смогу ли? Разве возможно простить такое? Разве можно забыть?»
- Твои раны снова открылись, - шепчет она, впиваясь взглядом в окно, глядя куда угодно, только не на него, - ты умрешь от потери крови, или от заражения, если не позаботишься о них как следует.
«Если не прекратишь удерживать меня».